— Вы понимаете, о чем я говорю. — Как заметил Химнет, тон мужчины был явно угрюмым. — В конечном счете ничего не делается без вашего одобрения — или одобрения ваших лакеев, вроде того старого воина, что молча ждет с каменным лицом в колеснице. Вы управляете всем, не допуская ни возражений, ни обсуждений. Ничто в Эль-Ларимаре не может произойти без вашего ведома. Вы шпионите за всеми — либо это делается по вашему приказу.
— Знание является необходимой предпосылкой хорошего правления, любезный.
— Но не игнорирование желаний народа. — Мужчина вновь повел удилищем, и тонкая леска, подергиваясь, прочертила поверхность воды.
— Для народа весьма опасно иметь слишком много желаний. — Сделав шаг вперед, Химнет нагнулся прямо за спиной мужчины, так что тот ощутил теплое дыхание Одержимого на своей грязной открытой шее. — Это вселяет в людей тревогу и расстраивает пищеварение. Куда лучше просто жить и наслаждаться каждым приходящим днем, а вопрос желаний оставить другим.
— Вроде вас. — Мужчина не поежился, не отпрянул. — Давайте делайте что хотите, я вас не боюсь! Все равно уже хуже некуда.
— Ты и впрямь скверно обо мне думаешь, да? Если бы у тебя было больше житейского опыта, любезный, ты бы понимал что я еще не такой плохой, как большинство абсолютных монархов. Я не собираюсь ничего делать с тобой. — Шлем слегка повернулся направо. — Какой хороший у тебя мальчик. — Протянув закованную в броню руку, Химнет потрепал ребенка по волосам. На лице шестилетнего малыша появилось выражение, среднее между неуверенным восхищением и совершенным ужасом.
Впервые гранитная твердость рыбака, кажется, слегка пошатнулась.
— Оставьте мальчика в покое. Если это необходимо, то займитесь мной.
— Заняться тобой? Но, любезный, я как раз и занимаюсь тобой? — Некромант сунул руку в карман и достал оттуда небольшую стеклянную бутылочку, наполненную черной маслянистой жидкостью. — Я не стану обременять тебя названием эликсира. Если брызнуть несколько капель этой жидкости на бедро твоего очаровательного крепенького малыша, то его ноги высохнут, словно забытые в поле последние колосья пшеницы. Они станут хрупкими, как стебли засушенных цветов. При ходьбе кости будут трескаться и ломаться, причиняя невыносимую боль, от которой не избавят ни один доктор, ни один алхимик. Потом кости начнут заживать, медленно и мучительно, покуда он не сделает следующий неверный шаг, и тогда они опять сломаются. Это будет происходить опять и опять. Боль начнет усиливаться с каждым новым переломом. Как бы он ни был осторожен, кости будут ломаться и заживать, ломаться и заживать, а когда он станет взрослым — если сумеет так долго превозмогать боль, — его ноги превратятся в причудливую массу осколков костей, бесполезных для ходьбы или чего-нибудь иного, кроме мучений.
Лицо Химнета под шлемом теперь было очень близко к уху рыбака, а голос понизился до шепота. Лицо мужчины подергивалось, и несколько слезинок скатилось по его щетинистой щеке.
— Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте этого.
— Ага. — На скрытом сталью шлема лице Химнета Одержимого появилась улыбка. — Пожалуйста, не делайте этого — чего?
— Пожалуйста… Голова рыбака упала на грудь, и он сильно зажмурил глаза. — Пожалуйста, не делайте этого… господин.
— Хорошо. Просто отлично.
Протянув руку, колдун провел бронированным пальцем по щеке мальчугана. Паренек отпрянул от прикосновения холодного металла, он дрожал, ему явно хотелось заплакать, но он по-мужски изо всех сил сдерживался. — Это оказалось не очень трудно, правда? Теперь я тебя оставляю. Не забывай об этом состязании в гордости. Химнет Одержимый не каждый день останавливается, чтобы потолковать с одним из своих подданных. И не забудь соответствующим образом выразить почтение, когда я буду уезжать. — Шелковистый голос чуть заметно посуровел. — Ведь ты не хочешь, чтобы я вернулся и еще побеседовал с тобой?
Выпрямившись во весь свой внушительный рост, властитель вернулся к колеснице.
— Поехали, Перегриф. Почему-то сегодня утром океан не оказывает на меня обычного благотворного воздействия.
— Это из-за женщины, господин. Она терзает ваши мысли. Но все пройдет.
— Знаю. Однако так трудно быть терпеливым.
Перегриф осмелился улыбнуться:
— Время, проведенное в длительных раздумьях, сделает окончательное решение наиболее приемлемым, господин.
— Да, да, правда. — Чародей положил ладонь на руку воина. — Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы утешить меня, Перегриф.
Голова с белой копной волос почтительно качнулась.
— Я стараюсь, господин.
— Назад, в крепость! Как следует поедим и займемся накопившимися государственными делами. Подальше от смрада этого места и этих людей.
— Да, господин.
Перегриф тронул вожжи, и огромные лошади аккуратно развернули колесницу на ограниченной площадке. Химнет бросил взгляд в направлении конца волнореза. Люди стояли, отложив удочки, сжимая в руках шапки и почтительно склонив головы. Один человек склонил голову особенно низко, так же, как и его сын, оба они слегка дрожали. Увидев это, Химнет задержал на них взгляд несколько дольше, чем нужно, хотя и понимал, что не подобает ему находить удовольствие в таких пустяковых проявлениях власти.
Перегриф прикрикнул на коней, и колесница рванулась вперед, мчась по волнорезу назад к порту, к городу, к угрюмым утесам Карридгианских гор.
Что-то стрелой пролетело перед колесницей, отчаянно пытаясь увернуться от мчащихся копыт жеребцов, — упряжке перебегала дорогу черная кошка.